Рыбацкие рассказы

Тихий зов Ладоги.

Павел Гутников

Он извечно жил в этом огромном озере. Он наслаждался холодом вод задолго до того, как странные существа, тогда еще только научившиеся высекать искры, а позднее назвавшиеся хозяевами планеты и венцом творения, пришли к озерным берегам. Он с равным блаженством принимал движения базальтовых плит, лежавших в основании континента, и покой ледника, спустившегося с полюса и сковавшего его сущность. То ли демон, то ли дух, то ли симбиоз первичной материи и основных принципов творения, Он был главной идеей озера, впитывая его жизнь и воплощая союз его бессознательного и своих крупиц сознания, дарованных издавна теми, кто растворился в вечности.
Словно вечное дитя, Он принимал все как есть, и гармония была единственной составляющей Его существования, а радость, благодарность и удовлетворенность - единственными Его эмоциями. И еще были игры - бесшабашные и незатейливые, бездумные и оттого увлекательные, игры с ветрами и волнами, со скалами отмелей и островов, с течениями вод и бликами северного сияния. Так и должно и было бы вечно, пока не изменилось течение времени и не сдвинулись основы мира, и он не ушел вслед за своими создателями, но черные ритуалы пришедших к берегам привили его бесхитростной радости новый вкус - вкус пожранного человеческого существа.
Сотни человеческих поколений поклонялись озеру и несли ему и тому, что в нем обитало, свои жертвы. На протяжении тысячелетий усложняя и оттачивая ритуал, совершенствуя его орудия и обставляя его темными тайными письменами и исступленными песнопениями, человеческая раса своими руками и своей кровью вскормила в Нем жажду, извратившую гармонию и пленившую все былые радости. Черное безумие поселилось в ледяных водах, прибоем слизывая с берегов алую дань, беснуясь клубящимися щупальцами штормов, окрашивая небеса над озером в сияющие цвета адского пламени.
Ничто и никто не мог остановить падение человечества в проклятье, но Спаситель, испив до дна свою чашу и принеся последнюю жертву, остановил череду черных ритуалов, и игрушки грехов человеческих - предначальные идолы - были забыты в песочнице, тайные тропы к берегам озера заросли сорной травой, а песнопения и письмена выродились в смутные напевы вечерних легенд. Но не Ему оглядываться на Спасителя и новых богов. Верит или не верит эта раса, и во что она верит, Ему совершенно безразлично. Ему ли считаться со смешными богами человеческими, прах которых истлеет за вечность до того, как Он достигнет своего расцвета. Он научился сам забирать свою дань, он стал охотником, охотником за человеческой дичью- но это были жалкие крохи того, что Ему причиталось и к чему Он привык. Он так и не смог восполнить иссякший источник жертв, а возродить его было не в Его силах. Он буйствовал и выл в озере, которое стало Его темницей, уничтожая скалы и целые острова, разбивая в мириады кусков зеркала северных сияний, проклиная неведомых создателей своих и их изначальные запреты, пока, наконец, не уснул, истощенный, снедаемый голодом и томимый жаждой. И кусочки Его сознания погрузились в черные недра безвременья, прокляв в последний миг, уже на границе яви и сна, самое себя.
Ничто не тревожило его темное забытье. Покоясь в глубинах, имя которым - мрак и тьма, Он был недостижим ни для средневековых искателей герметических истин, ни для поздних мастеров оккультных наук и их богохульных заклинаний, ни для адептов тайных лож, ни для раскапывающих умершую древность археологов и других искателей исчезнувшей мудрости.
Казалось, ничто не могло нарушить вечный покой. И казалось, отголоски древних легенд и обломки каменных таблиц никогда не обретут вновь своего жуткого воплощения…пока не минуло почти два тысячелетия после Искупления. В тот век люди вновь принесли много крови. Кровью омылись берега рек, вытекающих из озера. И песок на дне рек и ручьев, впадающих в него, тоже стал красным. И вот, в середине того безумного века, забыв в братоубийственном угаре о древних легендах и данных им заповедях, люди выплеснули сотни тонн крови и в само озеро. И этот сладковатый, чуть приторный привкус вод привнес видение в Его сон - видение о тысячных толпах жертвенного люда, заставившее Его сущность задрожать в вожделенной агонии и исторгнуться к новому бытию.
* * *
Женя любовно прихлопнул по новому, с иголочки, мотору и довольно сощурился:
- Ну что, Миха, прокатимся?
В начале межсезонья Женя порядочно вложился в покупку новой лодки и мотора, вбухав в это дело почти половину своей годовой зарплаты. Но он не жалел. Конечно, у него не самая модная моторка, и не самый мощный подвесной агрегат - но и такое, как у него, встретишь не часто. Практически непотопляемая конструкция, легкая и прочная, стройные, созданные для полета над водой обводы, весь уверенный и устремленный к горизонту профиль, всяческие хромированные мелочи вроде ходовых и стояночных огней, релингов и рымов, наконец, табун в шестьдесят неистовых лошадей на транце - все это втягивало Женькину голову в легкий водоворот. Пары случайных мыслей об этом было достаточно, чтобы у него тягуче засосало под ложечкой от предвкушения радости управления своим достоянием, глаза застил образ стремительно улетающих за корму вод, а клетки тела возбужденно завибрировали в иллюзии. Женя дрожал от нетерпения и истекал слюной все межсезонье, любовно при малейшей возможности навещая в гараже свое новое богатство, вытирая пыль, покупая всякое снаряжение, дельные и не очень вещи, снова и снова начищая и без того блестящий хром. Наконец, он дорвался - льды ушли в свое последнее плавание к морю, апрельское солнце блеснуло на ласковой весенней волне озера, и такие же как он фанаты-рыбаки чудесным образом преобразились из пингвинов в пеликанов, извлекая из пыльных кладовых застоявшиеся летние снасти.
- А что, Миха! Видать, боги решили порадовать нас погодой?!
Михаил, тащивший запасной топливный бак, хмуро глянул на него из-под кустистых бровей и заспанным голосом, проглотив часть звуков, прокаркал:
- Прогноз видел?
Судя по ответному то ли утвердительному, то ли одобрительному мычанию Жени, сделавшему хороший глоток Хольстена, прогноз он видел. Смакуя холодное пиво, Женя с легкой досадой подумал, что прогноз он видел только на сегодня, и смотрел-то его неделю назад, а потом у него обрушился корпоративный сервер, и эти чертовы техники до сих пор маялись с железом, копаясь в причинах и следствиях - и за что он им платит. Его мысли тихо, исподтишка попытались перетечь в степь работы и повседневности, но он лихо поймал их за кончик хвоста и вернул к реальности. И вновь с досадой подумал, что не заказал вовремя радиостанцию, и сейчас они будут без сводок погоды, передаваемых береговыми службами. Он не стал углубляться - зачем набрасывать полотно тени на такое теплое тихое утро, и тем более не стал развивать эти мысли вслух, еще не хватало Михиного ворчания и занудства. Он поставил початую бутылку на борт и прошвырнулся к машине за дополнительным мотором и сумкой с провизией. Навешивая дополнительный мотор, Женя в последний момент успел подхватить свой Хольстен, подло соскользнувший с покачнувшегося борта: "Спуск со стапелей", - улыбнулся он своей мысли, и, зажав горлышко бутылки в зубах, затянул винты.
- Джейк! Я поехал, отгоню машину к гостинице.
- Давай быстрее, пора спрыснуть это дело.
Глядя вслед роверу, утробно урчащему на ухабах, Женя лениво оглядывался на три года знакомства с Михаилом. Чудно все-таки, а они, уже вполне в возрасте мужики, так и не перешли на имена, и продолжали обращаться друг к другу по никам, как в первое их заочное знакомство на сайте. Да и вообще, странная эта штука - ники, и смешная. Забавно после двух-трехмесячного общения в форумах обнаружить за ником, к которому твое сознание уже прилепило образ двадцатилетнего пушистого студента, вполне состоявшегося, средних лет мужика, весом эдак за центнер, дети которого учатся в средних классах. С чего они берутся, эти ники - заплесневелые последние остатки романтики, неосознанная тоска по детству или первые симптомы впадения в детство, нереализованные зачатки фантазии? Тема для диссертации по психологии: "Ники. Подсознательные источники, образы и реальность". Криво усмехнувшись, Женя отвел взгляд от уже пустого проселка, открыл вторую пинту, весело звякнув пробкой о гальку на берегу, и повернулся к озеру.

Михаил бодро вышаркивал подошвами своих болотников по уже успевшему за последнюю неделю подсохнуть проселку. Он старательно избегал попадавшихся здесь и там грязных луж и лужиц - не из противоестественной тяги к чистоте, а скорее из инстинктивного отвращения к чавкающему звуку, который неизбежно сопровождает отлипающую от дорожной грязи подошву. Он старался не фиксировать свои мысли ни на чем и полностью отдаться примитивному процессу перемещения в пространстве и сопутствующему созерцанию, но как часто это бывает, процесс то и дело прерывался то каким-то пошлым, невесть с чего прилипшим попсовым мотивчиком, то беспричинными взбрыкиваниями каких-то бессвязных воспоминаний, то тревожным перебиранием, в третий или четвертый раз, всяких мелочей, вновь и вновь оказывавшихся незабытыми. Наконец, сдавшись, он решил изничтожить наиболее назойливый раздражитель, и сфокусировался на проклятой песенке. После нескольких мучительных минут напряженной сосредоточенности он злорадно усмехнулся - это оказалась допотопная "I do my crying in the rain" от A-ha с ее примитивными подражаниями грозовым раскатам. Итак, теперь он знал главное - имя своего врага, необходимое и важнейшее условие победы над ним, знай истинное имя - и обретешь власть. Осталось проследить генезис и искоренить в зародыше, turn off. Михаил с пристальным вниманием переворошил аккомпанемент автомагнитолы, сопровождавший их сюда от города, переключился на вчерашний день и даже перемотал в позавчера - все что угодно, только не A-ha. Он умерил темп своего проселочного вышаркивания, прикурил и глубоко, со вкусом затянулся во все легкие, одновременно прокручивая весь нон-стоп вперед, с позавчера к сегодня. Стоп! Маленький холл поселковой гостиницы, минут десять как канувшей в прошлое, полусонный администратор - кажется, Макс - в кресле за стойкой, и приемник на столике в углу, стыдливо спрятавший свой похрипывающий на басах динамик за вазой с какими-то прутьями - наверное, останками истлевших пару лет тому веток рябины. Да, точно Макс. Он пересчитал деньги за стоянку и еще указал скрюченным пальцем на вырезку из газеты, пришпиленную у дверей, ни на что большее его не хватило - его палец крючком скользнул к полу, увлекая за собой в болото утреннего сна всю руку, а за ней и самого Макса. Повинуясь многолетней привычке, Михаил еще попробовал описать Максу предполагаемый район своего с Жекой плавания, но, осознав всю бессмысленность разговора с трупом, начиркал несколько фраз на взятой со стойки салфетке, и пошел к двери. Вот здесь сквозь проливной дождь и прорезались стенания вымокшего до последней нитки Мортена Харкета. Под завершающие аккорды и перекаты синтетического грома, сопровождавшиеся приглушенными, но от этого не менее надрывными хрипами застарелого динамика, Михаил завершил поучительное чтение газетной заметки декадной давности об унесенных на льдине горе-рыбаках, автор которой, к несомненной радости родственников, выражал надежду в скором обнаружении тел.
Вот и все, turn off. Но было что-то еще, что-то смутно напрашивающееся, как недобитые сто грамм, звонко и беспокойно булькавшие на дне прозрачной литровой бутылки. Уже выходя на берег и смутно начиная осознавать свое удивление от одиноко покачивающейся на мягкой утренней волне, метрах в пятнадцати от берега, моторки и отсутствия Жени, Михаил вспомнил нарочито бодрый, извечно пошлый голосок веселушки-девочки-ди джея, с безотчетно радостной улыбкой сопровождавшей его исход из холла гостиницы: "Пусть минуют нас ливни и грозы. Компания "Мегафон" представляет прогноз погоды на ближайшие выходные. Ожидаются…", - и утреннее солнце хлынуло яркими потоками, отсекая сумрак гостиничного холла и смывая звуки умирающего динамика.
- Джейк?!
Якорь, килограмм в десять, валялся на берегу, метрах в полутора от линии воды, конец от него уходил в воду и выныривал на поверхность уже у самой лодки, цепляясь за рым. На гальке расстелился газетный лист. Взгляд Михаила скользнул по нему и автоматически отложил в памяти число выхода номера - то же, что и заметка, пришпиленная на дверях гостиницы, 12 апреля. На газете с комфортом расположились литровая бутылка водки, два стопаря, шмоть сала с вонзенным в него ножом, разрезанный надвое помидор и ломоть хлеба. Очень милый натюрморт, но где же Жека? Лапы якоря вспахали в гальке берега две отчетливо видимые борозды, метра в два длиной, пока не цапнулись за изъеденную водой, сырую и покрытую какой-то слизью коряжину, вынесенную на берег.
- Джейк!
Еще хорошо, что якорь не распахал такой высокохудожественный натюрморт - вон, борозда совсем рядом прошла.
- Джейк, твою мать! - лодка качнулась, раздался глухой стук, как чем-то увесистым по пустой пластиковой коробке, и над бортом показалась курчавая шевелюра Жеки, а спустя мгновение и вся голова с трущими глаза руками.
- Слушай,… тебя за смертью… Я, между прочим, мог и без тебя начать… Ну что кричать-то! Ох, что это меня так отнесло, мм? - Жека перегнулся через борт, подхватил якорный конец и, выбирая его и не глядя сбрасывая на дно лодки, подтянулся к берегу. - Делать-то нечего, вот я и соснул малеха.
Жека спрыгнул в воду, подтянул моторку, и, бросив конец, залихватски хлопнул Михаила по плечу:
- Намахнем по маленькой?!
- Ты смотри, чуть всю закуску не своротил!
- Миха, только без занудства твоего вечного давай, а? Я и сам не знаю, чего меня так отнесло вдруг - волны практически нет, ветер - штиль. Черт его знает! - Они присели, и Женя с аппетитным треском крутнул пробку. Ладно, давай, - дунул в стопки, налил, они помолчали пару секунд, - за открытие сезона!
Чуть протестующе булькнув, ершисто, как всегда первая стопка поутру, беленькая скользнула внутрь. Вообще пить поутру - дурная привычка, если это привычка. Но далеко не все, кто пьют утром, делают это в силу привычки. Кто-то пьет поутру с целью скрасить мрачное похмелье, а кто-то пьет поутру, потому что он просто пил вчера и позавчера, и будет пить сегодня и даже, возможно, завтра - без всякой цели и причины и даже без привычки, просто пьет, потому что пьет. А есть и такие, кто отдает дань святой традиции, издревле укоренившейся, бытующей и среди рыбаков. Святой, потому что все традиции надлежит свято чтить, независимо от их вреда или пользы - чтить, не вдаваясь в досужие рассуждения. Если многие поколения делали так, изменять традиции не просто неучтиво, а непристойно и даже неуважительно. И не имеет значения - утром, вечером, днем или ночью, просто до начала рыбалки надо выпить - таков обычай. И это не значит, что следует набраться вдрызг, а потом идти рыбачить - вся рыбалка пойдет коту под хвост, но пропустить две-три стопки надо обязательно.
А ведь может быть и так, что роль традиционных действий гораздо более значима, чем кажется на первый взгляд. Истоки многих традиций заблудились в веках, и истинный смысл их утерян. И никто не скажет, какой ритуал лежал когда-то в основании сегодняшних, таких, казалось бы, прозаических действий, и какие цели преследовали наши предки, совершая его. Но, хотя смысл и утерян, осталась форма - так будем же придерживаться хотя бы ее, уповая на опыт поколений, оставивших нам это наследство. Ведь в самом факте этого наследства есть тайный, недоступный нам смысл, и не легкомысленно ли отдаваться неизвестности будущего, пренебрегая этим наследством в силу нашего невежества.
Поддерживая другую известную традицию о необходимости выдерживать между стопками определенные промежутки времени, Женя налил по второй:
- Ни хвоста, ни чешуи!
- Нет, постой, это не твои слова, и не мои - возразил Михаил, - это провожатые говорят. Давай за улов?!
- Ты что, забыл? В октябре, на последней рыбалке перед закрытием сезона, мы тоже с улова начали. И чо? Обломались не по детски! - Досада полугодовой давности вперемешку с негодованием по отношению к подлому щучьему племени, упорно не желавшему в прошлом сезоне открывать осенний жор, затопили Жекино лицо.
- Тогда предлагаю не объявлять. А за что пьем, мы и так понимаем.
Пластиковые стаканчики упруго оттолкнулись бортиками, и вторая порция бодро порхнула вдогонку первой. Остатки негодования трусливо ушмыгнули вслед за досадой. Утро дохнуло свои первым легким ветерком, сопровождаемым густым вкусом крепко перченого сала, сдобренного ломтиком помидорины, и в просветленное сознание безудержно ворвался клубок обновленных, по особенному звонких звуков и почти пронзительных красок окружающего мира - словно вынесли вдребезги, да вместе с рамой, давно немытое кухонное окно. Женя каждый раз вновь радовался этому первобытному, но всегда свежему ощущению окружающего мира и себя в нем, неустанно посещавшему его всякий раз после второй-третьей стопки. И, к пущей радости, он знал, что никогда не сможет привыкнуть к нему. Он позволял себе играть с этим ощущением, пытаясь предчувствовать и контролировать его приход, но всегда попадал впросак, вновь и вновь обнаруживая себя смытым его волной, непреодолимо увлекаемым в восхитительный его круговорот.
Из какого-то иного формата бытия в Жекино сознание достучался Михин голос:
- Надо и Нептуна попотчевать, - Михаил наполнил обе стопки и налил в третью, только поставленную на импровизированный стол.
- Ага, чтоб не обиделся старик. Кстати, а почему Нептуна? - Женя прилег на бок, подперевшись локтем, поморщился, поерзал по гальке туда-сюда, наконец запустил куда-то под себя руку и извлек приличный булыган.
- Ну, если мы будем потчевать каждую его ипостась - Нептуна, Посейдона, Дагона, Аруна, Эгира…боюсь, рыбалка наша превратится в праздник Нептуна. И я в принципе не против, но лучше бы отпраздновать с ухой.
- Да нет, ипостаси достаточно одной, и пусть будет самая традиционная, я не об этом. - Женя покачал увесистый булыган на руке, примериваясь, и швырнул его в воду. Описав плавную кривую, тот глухо, почти без всплеска, успев лишь прощально и как-то жалобно булькнуть, канул. - Почему мы никогда не потчуем местного владыку? Или ты, Миха, наивно полагаешь, что от верховного что-то отломится власти на местах? - Женя закинул в себя ломтик помидорины и подковыристо скосился на Михаила.
Михаил закурил, подбирая аргументы. Затянувшись пару раз и выпустив в небеса долгую струю дыма, он завершил мыслительный процесс ровным в бездвижном утреннем воздухе колечком. - Ну, во-первых, нам, да и никому другому ничего достоверно неизвестно о самом факте существования местной власти. Кроме того, если мы поднесем Нептуну, то обеспечим себе его покровительство - и местное божество, если таковое и существует, просто не попрет супротив батьки. Наконец, - Михаил назидательно воздел к небу указательный палец, - если мы станем потчевать и того, и другого, мы не сможем ограничиться одной-двумя стопками, ведь если мы потчуем одной стопкой (а меньше просто неприлично) местного духа вод, то во славу всемогущего Нептуна надо опорожнить не меньше литра, а не то старик еще оскорбится и испортит нам весь сезон. А если он еще мнительный и злопамятный, а старики все такие, их забывчивость - лишь досужее мнение, и уж если какой старикан затаит злобу - пиши пропало, не забудет до гробовой доски. И придется нам распрощаться с нашей рыбалкой, поскольку нас с тобой он верняк переживет. Так вот, я о литре - этого литра у нас с собой всяко нет. Другие есть, а вот как раз этого и нет. Да и был бы лишний литр - что, пошел бы и так за здорово живешь выплеснул его в озеро?
Жека должен был признать - литр он не выльет, да и поллитру, и малька он тоже не чувствовал сил вылить. Этот аргумент был неубиенной картой. Джокером. Full House. Как-то случайно Женя прочел некую малюсенькую книжонку о Таро. Джокер - карта судьбы в наивысшем смысле, самая случайная и самая непредсказуемая, роковая даже для остальных арканов, ирония вселенной - это ему почему-то запомнилось. Против Джокера нет приема, даже высшие арканы перед ним ничто и падают ниц... Джокер, Джейк, Джокер, Джейк. Что-то общее?
Они пропустили по стопке за батюшку Нептуна, и Жека взял третий, остававшийся нетронутым стопарик, медленно забрел метров семь от берега, по бедро, и с напутствием: - Во славу твою, Нептун, будь милостив и царствуй вовеки, и пошли нам рыбехи большой и малой и вообще удачи всякой! - выплеснул стопку. Сполоснул стаканчик в воде и обернулся к Михаилу, с одобрительной ленцой наблюдавшему сию церемонию.
Нащупывая дно, чтоб не влететь ногой в какой-нибудь неудачно подвернувшийся камень, Женя сделал пару осторожных шажков к берегу, и, не проверив толком большой плоский камень, оглядываясь вслед порхнувшей мысли о своей поспешности, широко шагнул, решительно перенося весь свой вес. Ощутив неожиданно под ногой скрежет съезжающего в сторону камня, он оступился и, неуклюже взмахнув руками, успел отпрыгнуть в сторону в попытке удержать равновесие. Уже почти поставив на дно обе ноги и успев облегченно поблагодарить свою ловкость за предотвращенное утреннее купание, он с изумлением ощутил сзади массивный толчок под бедра, неудержимо приподнявший его и пихнувший к берегу. Миг спустя, почувствовав льющиеся через край болотников струйки воды, впивающиеся своими бесчисленными ледяными коготками в беззащитные ноги, Женя ухнул вперед, падая на колено и нелепо выставленную руку. Выскакивая в следующую секунду на берег, хлюпая левым сапогом и отчаянно тряся правой рукой, тоже мокрой, он вообразил смену выражений своего лица во всей этой клоунаде и невольно улыбнулся. Улыбка вышла глупой, и от этого Женя улыбнулся еще шире.
- Ну, ты ловкач, - признал Михаил.
- Черт! Черт, вот дерьмо! - неуместной улыбки и след простыл. Нога еще не отмерзла, но Женя уже предвкушал это мерзкое чувство ледяной, потрескивающей сквозь ступню, боли. Хорошо, что издавна взял за правило возить с собой запасные две пары носков и штаны. - С чего взяться этой дурацкой, нелепой, нездешней волне? - Озеро поражало своим зеркалом, даже давешний легкий ветерок увял, не тревожа ни его гладь, ни кустарник на берегу.
- Нездешней? - Михаил покрутил слово на языке, пробуя его с разных сторон. - Странное слово, не частое, чужое какое-то.
- И часы окунул, - Женя задрал правый рукав. - Вроде идут. - Он вдруг не к месту вспомнил, что привычка носить часы на правой руке выросла из юности, когда отец на шестнадцатилетие подарил первый в его жизни наручный прибор для отсчета безвозвратно ушедшего времени - квадратную, тяжеленную "Ракету" на стальном совковом браслете. "А на какую руку лучше вешать?" - глупый предсказуемый вопрос, которым задаются впервые обретшие этот наручный счетчик жизни, не стал исключением и в его случае. Узнав, что отец носит на левой, и все, как правило, носят на левой, Жека под шепоток подросткового беса противоречия тут же навесил их на правую. "Дурак", - бросил Женя себе шестнадцатилетнему: "недоросль, надо было как люди, на левую цеплять. А впрочем, тогда бы этот гребаный камень заполз под другую ногу". Он поднес часы к уху и через буханья пульса услышал наконец легкие цыпочки шестеренок. Ему всегда нравилась механика, еще с шестнадцати - наверное, от нее отдавало классикой. Или юностью и отцом. Или бесом противоречия. - Все, Миха, поехали.
Михаил тяжело, с расстановкой соскребся с негодующе шуршнувшей гальки, пихнул водку за пазуху, свернул газету вместе со всем, что на ней было, и медленно, уверенно преодолевая сопротивление воды, прошел к корме. Здесь он не торопясь выгрузил свою ношу в бортовой карман, и, неожиданно легко впрыгнув на борт, в мгновение ока очутился уже в лодке.
Жека закинул в лодку якорь, и, уже не утруждая себя осторожным прощупыванием дна, с оттенком нигилизма на лице, тяжело спихнул лодку с песка и проводил ее, придерживая, поглубже. Затем, сытно крякнув, вскарабкался на нос и уселся на баке.
- Давай-ка, Миха, пускай моторчик и отойди куда подальше, чтоб какой глупый камень не зацепить, а я пока переоденусь.
И, пока Миха запускал и прогревал дополнительный, маленький мотор, а затем не спеша отходил метров пятьсот, Женя переоделся в сухое, нацепил вместо болотников кеды и, контрастно ощутив левой ногой приятное тепло, вновь почувствовал себя комфортно и даже немного расслаблено. Михаил заглушил движок, и они, не торопясь на качнувшейся палубе, придерживаясь за релинги, поменялись местами - Женя занял наконец свое положенное, такое долгожданное место у штурвала.
- Аэхх!.. - не утерпел Жека, почти чувствуя нарастающий уровень адреналина в крови, и повернул ключ зажегания главного двигателя.
Последовавшая гробовая тишина ворвалась в уши, почти оглушив его. Адреналин мгновенно скакнул почти до критического уровня, и Женя почувствовал, что его лицо похоже на калейдоскоп сменяющих друг друга цветов. Еще не поверив, он медленно крутнул ключ туда-сюда, еще и еще. Ответная реакция поражала своим отсутствием насмерть.
- Я выкидываю якорь, - бросил Миха, и отпустив вслед за всплеском трос на достаточную длину, закрепил его за рым.
Женя тупо переводил взгляд с поста управления на двигатель и обратно, панически узнавая всплывающий перед глазами мигающий красный знак: "Облом!", - так неумолимо похожий на шестиугольный дорожный "STOP". Это же первый выезд в сезоне! Так, спокойно. Пора закурить? Он с переменным успехом вот уже месяца три пытался одержать верх над этой вредной привычкой, с тех пор, как с нежеланием и беспокойством признался себе, что у него болят легкие и частенько заходится сердце. Сейчас уж неделя, как он не брал сигарету в зубы - и это небольшая победа. Но запас сигарет, он все же не утерпел, взял с собой - и это поражение. Не раздумывая больше, он вытащил из сумки пачку, разорвал, закурил вдруг непослушными пальцами. "Так, спокойно, все должно быть в порядке, расконсервацию делали опытные ребята, а не какие-то там прохиндеи в гараже, он заплатил за это сотню бакинских, все же было в порядке! Сейчас посмотрим одно за другим… И мы не обломаемся!" - перекидываясь так сам с собой, он еще раз крутнул ключ зажигания, затем напомнил себе, что топлива - полный бак самого отборного и распрекрасного, растак и этак его, Е95-випауэр-футура-плюс, подкачал грушу, проверил топливопровод, еще качнул грушу пару раз - здесь все в порядке. Михаил молча, угрюмо давил Женю взглядом.
- Сейчас разберемся, - Женя успокоительно сделал в сторону Михаила усмиряющий жест, как бы ограждая себя ладонями от ползущей с бака нечистой силы. Затем затянулся дважды, почти не выдыхая, насыщая кровь крепкой стимулирующей дозой и ощущая на дне глазных яблок неожиданно яркую вспышку, подернувшую мир мгновенной слепящей пеленой.
Посидев с полминуты, расслабляясь, он вдруг вскочил, и, откинув крышку сиденья поста управления, неожиданно резво развернувшись, погрузил голову и плечи в объемный рундук, размещавшийся под сиденьем, бесцеремонно противопоставив взгляду Михаила свой круглый зад - тот даже опешил слегка. Точно! Женя издал торжествующий клич, сперто и глухо отозвавшийся в замкнутом пространстве рундука. Затем, упершись головой в переборку и зависнув вверх задом, он пошебуршил стоявшим в рундуке аккумулятором, дотянулся левой рукой до непонятным образом выпавшего из него ключа массы, кряхтя и наливаясь кровью, с третьего или четвертого раза наконец приладил ключ на место и защелкнул. - Все, - Женя выскочил из рундука и замер, завороженно слушая гудение толкающихся и сердито бурлящих в стенках сосудов кровяных телец отливающей от головы крови. - Представляешь, ключ массы вылетел. Неужели это Костя так пошутил? - хрипло вспомнил он своего подрядчика по лодочным работам.
Женя еще раз пощупал упругую твердость топливной груши, передвинул переключатель скоростей на форвард и обратно на нейтралку, кинул взгляд на циферблат уровня топлива, приоткрыл дроссель и, придержав дыхание, повернул ключ. Четырехтактный двигатель без единого чуждого звука уверенно взрычал и мерно, пофыркивая охлаждающей водой и возбужденно вздрагивая, начал разогревать суставы, мышцы и связки своих мустангов.
- Хуа-а, готово! - Женя довольно хлопнул руками и, легко и глубоко вздохнув, прикурил вторую сигарету. Михаил, опершись коленом о банку на баке, уже вбрасывал в лодку капроновый якорный трос, плавно сворачивавшийся в кокпите мокрыми змеиными кольцами.
Тремя минутами позже острящийся к горизонту корпус белой вспышкой летел по-над водой, оставляя в прошлом взбитую пену уходящего в небытие кильватера.
* * *
День у них выдался на редкость удачный. Следуя заранее спланированному маршруту, они сразу пошли на Варежки. Это были две рядом расположенные каменистые банки - Варежские, разделенные узкой - метров в пятьдесят - расщелиной. Расщелина эта, настолько прямая, что наводила на мысль об искусственном происхождении, с крутыми свалами до пятнадцати-двадцати метров, неуместно чернела глубиной между светлыми обширными площадями мелкой, не более полуметра, воды. Название свое это место получило благодаря форме выступающих над плоскостью дна банок. Если в погожий, как выдался сегодня, денек с высоты птичьего полета посмотреть на воду, ясно становились видны две светлые варежки, разложенные рядом на черной воде словно на коленях у какой-нибудь рыночной бабки.
Несмотря на свое подкупающее название, пахнущее теплом и детской наивностью, при ближайшем рассмотрении место теряло свою ассоциативную привлекательность. Усеянные скалистыми клыками, иногда хищно торчащими из воды, а чаще скрытыми под тонкой отсвечивающей поверхностью, хрипящие бурунами и покрытые хлопьями пены даже при небольшой волне, раскинувшиеся милях в семи от ближайшего берега, Варежские не пользовались доброй славой. Ходили сюда нечасто, и только в очень спокойную погоду. С внешнего края одной из банок, притопленный наполовину, висел ржавый корпус какой-то баржи, чудом удерживаясь от сползания в разверзшуюся рядом черную глубину. Местные говорили, она села сюда в пятидесятые, напоровшись на два скалистых клыка, зацепившись за них распоротым брюхом. Вот уже больше полувека она судорожно сжимала скалы ржавым лоном, провалившись кормой в черноту и взывая тупым носом к небесам, не имея сил выкарабкаться, но безнадежно цепляясь за знакомый мир - монумент то ли ослиному упрямству, то ли бессмысленному, но цепкому желанию жить.
Но говорили еще, если прийти сюда в удачное время, без улова не останешься. Говорили верно - только вставать надо над расщелиной, и ловить со дна, со склонов и с краев банок, не забывая следить за погодой. Забывшись, можно легко пропустить неожиданно свежий ветер - и, не успев оглянуться, оказаться среди камней банки.
Михаил и Женя бывали здесь дважды. Один раз неудачно - пока дошли, поднялась волна, пришлось развернуться и уйти. Во второй раз с погодой подвезло, улов был потрясающим. Так было и сегодня. Встав на свале, они брали окуней прямо с края банок, забрасывая блесну то к одной, то ко второй. Окуней отменных, грамм по пятьсот-шестьсот, почти черных сытных горбачей. Обловив место, они перебирались на веслах по расщелине метров на пятьдесят, и вновь становились на якорь. Время от времени проверяли свал и дно расщелины. В результате к двум часам дня у них было двадцать два зачетных окуня и два судака - на глаз, на три и на полтора. И немеряно окуней грамм по двести они отпустили подрастать, предварительно взяв с каждого торжественное обещание или вернуться через годик, или пригнать старших товарищей.
В компании с беззаботным ветерком, то улетавшим в бездонное небо, то приходившим вновь, чуть покачиваясь над расщелиной на плавной волне, озорно пускающей солнечные зайчики, они со смаком пообедали всяческой холодной снедью, щедро сдабривая это дело опрокидыванием горьких стопок - то за улов, уже без боязни за итог, то за погоду, то за волчий рыбий аппетит - и размеренной беседой о разных разностях. Уже не заботясь продолжением рыбалки - добрых пятнадцать кило им с треском хватит и на уху, и на копчежку - они тихо наслаждались безоблачным покоем неба, озера и своим собственным, убаюкиваясь покачиванием моторки, редкими всхлипываниями волны под килем и неспешными, с ленцой и сытой хрипотцой, разговорами ни о чем. Прихлебывая сигареты горячим, парящим чаем из термоса, они со смехом вспомнили давешнее Женино купание - первое и предположительно не последнее в этом сезоне, и Жека высказал неуверенную гипотезу о вдруг пришедшем "белом шквале", повлекшую согласное осуждение, как недостоверного и скучнейшего, одноименного фильма Ридли Скотта, выходившего лет пять назад в отечественном видеопрокате. Великолепная парусная бригантина погибла в жестоком шторме, унеся жизни части экипажа - из этой идеи можно было сделать добрую драму с выбиванием из зрителя слезы, а режиссер произвел на свет дешевую голливудскую блевотину из помпезной хвалы прожженому правосудию и затасканной американской справедливости. И белый шквал тут при чем, если судно погибло в шторме? Из ГИМСовского курса гидрометеорологии Женя почему-то четко запомнил, что "белый шквал" - это неожиданно резкий сильнейший порыв ветра, приходящий из ниоткуда и совершенно беспричинно посреди ясного, безоблачного и даже безветренного дня. В-общем, "что за бредятина, парень?", - как говорил один из персонажей другого голливудского дерьма для мозгов, любимейшего Жекиного экшн "Крутые стволы". Любимейшего, потому что в высшей степени тупого - смотришь, а мозг отдыхает, просто отключается полностью за ненадобностью. Герой помирает сразу после этой фразы - а жаль, рановато: мог бы еще пару афоризмов брякнуть. Тут Михаил вдруг напомнил, что утром-то ветра вообще не было, так что гнать на "белый шквал" абсолютно безосновательно - и если бы тогда, утром, действительно случился "белый шквал", то Жека переодевал бы не только штаны и носки, да и моторку швырнуло бы на берег. На что Женя согласно помычал, пожевал полузадумчиво фильтр своей сигареты и предложил двигать к стоянке - пока дойдем неспеша, раскинемся, костерок сложим, а солнце уже к воде катится, ночи-то сейчас не белые. И они, вытянув якорь, выйдя тихо-тихо из пролива между каменными варежками, взяли хороший ход к северо-востоку, вглубь озера, где милях в семи за горизонтом их ожидал скалистый островок с таким неуместным названием - Сухой.
* * *
Порыв сильнейшего ветра многокилограммовым молотом влетел в борт палатки, вырывая из неглубокого песка колышки и грозя завалить, скомкать ее вместе со скрючившимися в ней узниками, запеленать, сжать в стальном кулаке и зашвырнуть в злобно ощетинившиеся скалы. Женя уперся в стенку, откидываясь спиной, пытаясь противостоять безумному напору шквала, с благоговейным страхом ощущая почти живое давление, то прижимая руками к земле пол, то, уподобляясь Спасителю, вскидывая руки по сторонам и безуспешно выдавливая наружу матерчатые пузыри тента. Михаил, ошарашенно и как-то тупо мигнув глазами, подобрал-таки отвисшую челюсть и юркнул наружу, впустив на полминуты, пока боролся с ходившей ходуном молнией на бешено бившемся пологе, крутящийся безумный вихрь, стегнувший Женю по беззащитному лицу плеткой песка и мелких камешков. Да, таких сильных порывов пока не было - что-то еще будет?
- Привали их камнями! - прокричал Женя, и не уверенный, что Миха услышал его через палатку, ветер, шум ливня, близкий грохот волн и вообще через всю эту катавасию, проорал во всю глотку, так что засаднило - камнями, колья привали камнями! - Ничего, в чем можно было бы угадать ответную Михину реакцию. - Ты слышишь?! - Жека ощутил, как ткань под спиной вдруг подалась назад, резко ослабив давление, и неуклюже повалился, успев, однако, подставить локти. Чуть погодя объемы пузырей справа и слева, с видимым нежеланием, тоже уменьшились. И вдруг порыв ушел, также мгновенно, как раньше тараном врезался в тент. Стало ли тише? - Миха! - Скотина, какого хрена он молчит!
Через пару минут молния звонко взвизгнула, и сквозь потоки воды в палатку на карачках втащился Михаил - именно втащился, всем собой напоминая мокрую, побитую, бездомную псину. Следом он вкатил несколько крупных булыганов, кило по три каждый. Молния звякнула вновь, отделяя хрупкий мирок от буйств мироздания.
- Ты что молчишь? - нервно взвился Жека.
- На, привали-ка к полу - там, у борта. Замерз, блин, - Михаил снял мокрый ватник, бросив его на табуретку в низком предбаннике, и заполз в жилой отсек. - Надо чаю выпить. - Мокрыми закостеневшими руками, скользнув пару раз, он отвинтил наконец крышку термоса и торопливо приник прямо к горлышку.
Женя привалил три тяжелые каменюги по полу вдоль только что бившейся в судороге стенки, и еще две - с торца палатки.
- Будто все демоны ада собрались на сходку на этом "сухом" островке, - переведя дух и крупно, почти звучно вздрогнув всем телом, сказал Михаил.
- Ветер вроде стих.
- Стих или не стих - мы уже два часа гадаем. Он стихает только для того, чтобы набрать в себя побольше воздуха, да дунуть посильнее. Сначала-то он просто задувал, без порывов, но все сильнее и сильнее. А последний час - все шквалами.
Стояла глухая ночь. Проснулись они часа два назад - Жекины часы все-таки встали, на 12:04, и никак не хотели оживать дольше чем на полминуты, а подмоченный в кармане его ватника, единственный на двоих, мобильник и вовсе откинулся - разбуженные завыванием и лихими посвистами только начавшего бесноваться ветра, перемежаемыми оглушительным треском грома. Чудом успев до начала ливня добежать до моторки, они затащили ее подальше, насколько смогли, на берег, и закрепили получше якорь между скал. Почти сразу за этим хлынул жуткий ливень - и сейчас внутренний тент палатки уже сочился влагой. Во мраке озера было не видать, но слух безошибочно подсказывал, что на него лучше и не смотреть. Будто какая-то шпана затеяла идиотскую игру на асфальтовой площадке, пиная ржавые железные бочки с перекатывающимися внутри камнями. Гроза недавно стихла - это внесло некоторое успокоение в души горе-островитян, но в ответ ощутимо сгустилась злоба ветра и озера, будоража тревожные мысли и безотчетные первобытные страхи.
Наступившее сейчас неожиданное затишье зажгло неуверенную искорку оптимизма. Женя выполз в предбанник и, ухватив котелок с остатками ухи, уже холодными, принялся закидывать в себя куски белого окуневого мяса и картошку. Чуть переведя дух, он отрезал толстый ломоть хлеба и, приняв от Михаила наполненную до краев стопку водки, без тоста, лишь несколько невразумительно приподняв, махнул ее одним глотком и самоутверждающе хрустнул на зубах свежей луковицей, заедая все это дело ломтиком сала и хлебом. - Нет, жить можно. - Женя порадовался, что взял карты - если вся эта ситуевина затянется, будет чем себя занять. Его взгляд упал на здоровый, больше похожий на маленький прожектор, фонарь, и порадовался за тройной запас прихваченных батареек, потом мысли его скакнули к солидному запасу тушенки, и он ощутил робко растущее в себе спокойствие. Спокойствие, которое так самоуверенно зиждется на всем человеческом, материальном, вещественном. - Холодно только, это хреново.
Михаил, тоже выпив с этаким мрачным кряком и ничем не закусывая, запалил газовую горелку. - Глуши фонарь. От этого будет и свет, и тепло.
При неровных, призрачных язычках газового пламени они робко взбадривали друг друга свежими воспоминаниями о горячей вечерней ухе, шкворчащей на костре банке с тушенкой, свежекопченными окунями и обильными возлияниями во славу морского бога и рыбьего племени. Под бесконечный бой ливня пытались перекинуться картами, но игра, прерываемая то зябким вздрагиванием, то тревожным взглядом партера, то сокрушительным ударом волны о близкие скалы, не клеилась - сидевшие в недрах их генетической памяти существа вновь и вновь оборачивались к занавешенным жизнями поколений, но так и не забытым древним теням, угадываемым за кругом света от первобытного костра. Бросив карты, они подогрели на горелке чаю и прихлебывали сейчас, опять и опять, как потерянные дети, возвращаясь к теплому нежному утру, надежной гальке берега, поселковой гостинице, салону оставленного там лендровера, пиликанью автомагнитолы.
Лучше поздно, чем никогда. Кто сказал эту чушь? Михаил хотел бы никогда не узнавать значение этих знаков. Но в том-то вся прелесть иронической насмешки. Символы открываются с неизбежностью апокалипсиса. И со всем коварством приговора суда - уже ничего нельзя изменить. Лучше никогда - вот это по-мишкински, а понял ли это Жека? И Михаил украдкой пытался распознать на Женином лице симптомы узнавания. Улыбнуться в ответ Джокеру - вот и все оставленное в утешение. Игра символов стала ясной. Газетная вырезка в гостинице и хрипящий динамик, газетный лист на гальке и время остановки часов, стопка Нептуна и купание Жени, прогноз погоды и Мортен Харкет, мотор и проглоченный озером булыган из-под Жекиного бока - осколки без изъяна сложились в рамку паззла. Казалось, настоящее с тягостной тоской поглотило будущее, и вот она - вечность, осмыслить которую бессильно пытались лучшие умы человечества, столь просто отдалась Жеке и Михе, став бесконечным настоящим.
Но вечность обернулась иллюзией и настоящее вновь сжалось до точки, когда где-то в далеких скалах, на северном крае острова, зародился вой. Он прорезал все шумы и звуки, как раскаленный клинок - кусок сливочного масла. Сначала похожий на тонкий свист ветра в камнях, он присовокуплял ноту за нотой, непрерывно набирая силу, неумолимость, неотвратимость. И вот уже являл жуткую, бесконечно протяжную симфонию, с мастерски выполненными вплетениями далеких грозовых громов, глухих ударов каменных глыб, хрипов и рыков неведомых существ, жалобных воплей их жертв. Казалось, дьявольская мелодия металась от скалы к скале, неизбежно приближаясь, вырастая от озера до небес, становясь всеохватной, проглатывая звуки этого мира - ливня, ветра, волн, да просто жизни - и сами сущности, эти звуки породившие, перерождаясь в пригибающий к земле рев, поглощающий и раздирающий в атомы все настигнутое.
Волосы на всем теле Жеки встали дыбом. Даже не пытаясь сдержать, он смиренно проследил знобящую ледяную волну, пробежавшую от затылка до копчика и сжавшуюся холодным шариком где-то в паху. Кожа стала гранитным панцирем и сковала движения тела, а где-то не то в бронхах, не то в горле закрылась стальная заслонка, парализуя движение легких. Он увидел округлившиеся - никогда таких не видел, в любое другое время они показались бы ему безумно смешными - Михины глаза, странно ползущие вниз, смываемые концентрированной кислотой, черты его лица, и чуть ниже - медленно-медленно скользящую в воздухе, нет, в безвоздушном пространстве, эмалированную кружку с чаем. Ниже и ниже. Капли чая перелились через край, да так и застыли парящим причудливым узором сердоликовых бусин. Как же долго она падает, странно, может быть и он, Жека, почувствует невесомость - и ему показалось, что он всплывает вверх, как медитирующий йог в каком-нибудь фильме про тибетских лам, а осколки гранитного панциря торжественно разлетаются среди солнц и планет. Здынь! Возвращение в реальность подобно взрыву царь-колокола над правым ухом. Почему правым?
- Скорее, Джейк! К маяку! - это кричит Миха, и вот они уже не Жека и Михаил. Они Кристи Линфорд и Майкл Джонсон. В забеге за золотом, только выкрашены почему-то в белый цвет. Или Майкл Джонсон косит под Майкла Джексона? Майкл лидирует - странно, но Жека подумать не мог, что этот грузный мужик с пузом под центнер так бегает, да еще в болотниках, и теперь с восхищением смотрел на вспыхивающие перед носом светлые подошвы. Падение! Странно плавное и мягкое - какой идиот покрыл скалы беговой дорожкой? Да, Кристи Линфорд проигрывает золото. Кто ставил на Линфорда? Каким-то шестым чувством - она осталась во мраке далеко за спиной - Женя увидел схлопнувшуюся в один миг вместе со всем снаряжением палатку - вот она скомкана, вот впечатана одним неостановимым движением в скалу, а вот с треском разорвана на части, и в безумной чехарде замелькали куски тента, шмотки, горелка, банки тушенки, термос - просто федорино горе какое-то. С неохотой отталкиваясь всем телом от мягкой, такой уютной здесь, беговой дорожки, он поймал лучом фонаря белые подошвы - они уже метров десять впереди. Как вообще фонарь оказался у него в руке? Эх, весь запас батареек погиб! А тушенка! Но вот и маяк - и Женя изумленно проводил лучом фонаря исчезнувшие в дверном проеме Михины подошвы, в последний момент мелькнувшие - ого! дрыгоножество - метрах в двух от земли.
Два или три раза в жизни, в далеком детстве, Михаил оказывался в неприглядном положении спасающегося бегством. И до сих пор со стыдом иногда вспоминал охватывавшее его необъяснимое чувство - ноги становятся ватными и тяжелыми, словно в мышцы впрыснули мгновенно действующий транквилизатор и в ботинки подложили свинцовые стельки. Как набитое соломой пугало на соседском огороде. С тем большим изумлением сейчас он наблюдал свой бег, почти полет над поверхностью скал. Но ведь летают только ангелы, а разве может ангел весить сто пятьдесят кило? Или это сон - но высекающие боль плети ливня? Циклопоподобная башня маяка вдруг выпрыгнула из мрака, и он в затяжном прыжке, наугад - есть ли замок? - впечатал плечом ржавую двустворчатую дверь. Влетая через неожиданно легко распахнувшуюся створку, успев краем глаза отметить здоровенный стальной засов, он уже кричал: - Дверь, Джейк! - И, оборачиваясь к двери, с облегчением увидел Женю, успевшего задвинуть - нет, это даже не засов, а бронированная полоса стали в сантиметр толщиной. И вмиг башню сотряс мощнейший удар. Где-то наверху звякнули вдребезги вылетевшие стекла. Несколько пластов отсыревшей штукатурки и обломки кирпичей откуда-то сверху с трескучим ударом разметались по цементу пола, где-то ржавым колоколом ухнула стальная арматурина, и визгливо заскрежетала, осыпая труху, доисторическая винтовая лестница. Каменная кладка стен пустилась в дикий аргентинский пляс - еще чуть, и ее слои поплывут по сторонам, распахивая нутро башни навстречу стихиям. Самое же чудное и последнее, что навеки врезалось в память Михаила мгновенной фотовспышкой (вы не были здесь? оч-чень рекомендую! только полюбуйтесь, какой пейзаж!), была огромная двустворчатая входная дверь, взорвавшаяся по краям клубами цементной пыли и каменной крошки, сотрясаемая снаружи неистовыми ударами, и проступающие на ее бронированной поверхности рвущиеся внутрь оскаленные барельефы - морды адских псов, неестественно гигантских, невнятной - не то доберманов, не то бультерьеров - породы. Тело Жеки с нелепо разбросанными руками безжизненным мешком влетело в подножие ржавой лестницы. И пришла тьма.
* * *
На следующий день после получения уже второго сообщения, что на Сухом не работает маяк, ремонтный баркас местного управления навигации выдвинулся к острову. Поломки маяка случались и раньше - где-то с периодичностью раз-два в год приходилось то лампу менять, то ремонтировать что-то в приводе, но впервые больше чем за десять лет его, Германа, работы начальником управления и по совместительству капитаном этой утлой посудины, он недоумевал. "Сухогруз "Волго-Дон-2". Идем в двух милях южнее Сухого. Маяка на острове не видно. Погодные условия - ясно, штиль. Время - 16:00. Текущие координаты…Повтор: маяка не видно", - вот такая радиопетрушка. Перекинувшись парой слов с сухогрузом, он понял, что вахтенный трезв, и что не видно именно маяка, а не проблеска. И что за черт?
Теперь, встав на якорь и спуская с баркаса шлюпку, он понимал, что у него реальная проблема - башня маяка впиралась в небо рваным краем каменной кладки. От верхней площадки с огнем осталось светлое воспоминание. Руины родового поместья обедневшего барона, не иначе. Посмотрим, что там вблизи, но маяк свое пожил - это как два пальца, восстанавливать его некому и не на что. И у него геморрой появится - писать всякие бумажки и акты, почему, да как, да при каких таких обстоятельствах маяк оказался раздолбанным. Может, это вояки спьяну ракетами бросались? С чего еще рассыпаться такой громадине, вдруг, да с бухты да барахты? И, распорядившись остававшимся на баркасе под руководством механика готовить к постановке светящийся буй, Герман двинул на остров.
Уже на полпути, на каменистой рассыпчатой отмели, что-то шепнуло, что маяк - не последняя, а может, даже не первая проблема. А может быть, одна и та же. Рассматривая в бинокль под мерное урчание мелководного моторчика берег песчаной бухточки, он сначала не мог распознать, что за предмет болтается там у камней, почти у берега. Белый, довольно длинный, неровно подпрыгивающий на волнах - что-то из человеческого мира. Сейчас, когда до берега осталось метров триста, в бинокль он ясно видел, что это кусок лодки. И еще одна не местная штука - ярко-желтое пятно на скалах над бухтой, то ли кусок ткани, то ли одежда.
Через пару минут он уже втаскивал в лодку кусок пластика - явно борта, даже с частью регистрационного номера, аккуратно выведенного синей краской. Пластик истрепался и искрошился по краям, в мочалку раздерганный каким-то свирепым зверем. - Именно зверем, - совершенно неожиданно решил Герман. Почему, он не мог себе ответить, и это его очень смущало. Он не любил такие вот выверты интуиции - после них жди сюрпризов, и совсем необязательно приятных. Во всяком случае, про повышение оклада интуиция молчала всегда. Но почему же зверь, какой нормальный зверь будет жрать пластик? Волна побила о камни, о гальку, о песочек потерла. Герману вспомнился вислоухий щенок, подобранный им около управления. Ну и срач же тот устроил на следующий день! И кроме других подвигов, собака, выпотрошил здоровенное помойное ведро, пластиковую крышку от которого и изгрыз - в такое же мочало.
Втащив лодку килем на песок, он пристально оглядел скалы, огораживающие маленький пляж, и у камней, ведущих в небольшую лощину между скал, метрах в двадцати от кромки воды, увидел искореженные останки подвесного мотора - фирменного, сил на шестьдесят. Подойдя вплотную, он слегка пихнул его ногой - мотор-то был недавно почти новый, видно по оставшейся краске - и невольно поежился в ответ на безжизненный перестук внутренностей сплющенного корпуса. Заглянув в лощину и не найдя взгляду ничего достойного внимания, Герман двинулся по естественной тропке в скалах, забираясь повыше. Поднявшись над бухтой, он огляделся - мирное озеро, солнце, чайки, набегающая волна неспешно хлюпает под кормой его шлюпки. Посмотрел в бинокль на баркас - ребята суетятся. Все как надо, если бы не маяк этот хренов, рассыпавшийся невесть с чего. А две находки - и вовсе не к добру.
Герман не спешил выдвигать пустые версии, согласившись сперва посмотреть вокруг, понюхать, набрать побольше каких-то свидетельств, которые часто оставляет нам прошлое. И вскоре он уже стоял над вырванным куском ярко-желтой ткани, очевидно, палаточного тента, облепившим голые прутья одинокого куста. Герман стащил ткань, пощупал ее, помял между пальцев. - Что ж, они здесь останавливались? Кто "они"? И что с того, что "они" останавливались? И почему кавычки… Если палатка сорвана, лодка разбита - здесь из застиг шторм? Но уж кто-кто, а он-то знает, что никаких штормов не было. Всю вторую половину апреля стоит чудная погода, не то, что в прошлом году. - Он пощупал взглядом вокруг. - А до того был лед. Нет, прошлогоднее не может быть - по краске на моторе видно, она хоть и ободрана, но видно, что свежая. Тогда что - криминал? Но почему же мотор здесь, да еще изувеченный? Бреки мотор бы увели, да и лодку - это однознак. И мотор - двадцать метров от воды, что ему там делать-то? Хрень какая-то! - он поднял голову и вгляделся в башню маяка, до которой уже рукой подать, метров пятьдесят. - Надо поискать, может, они где-то здесь? "Они"? И маяк, наверняка это как-то связано. - Огромные валуны каменной кладки причудливо рассыпались у подножия башни, навевая почему-то воспоминание о документальных кадрах высадки американцев на Луну. Смешно все-таки: Армстронг держит штатовский флаг, а он развивается. На Луне! Звездный ветер, блин!
Герман подошел к дверям и застыл, зачарованный. Замершие в страшной судороге, створки все же держались - одна из них повисла, сорванная с петель, удерживаемая более удачливой подругой. Ни дать, ни взять, две пьяные бабы домой приперлись, одна еще стоит, если о косяк обопрется, а вторая вовсе влежку. Ничего подобного Герман в жизни не видел - кроме останков мотора, валяющихся там, внизу. Вся поверхность двери была опалена - взрывали ее, что ли. Страшные язвы, нанесенные неизвестным инструментом, испещряли поверхность. Везде глубокие вмятины необычной формы - как же это возможно, ведь он знал, толщина створок около сантиметра. Не иначе, что-то не киркой и не молотом, а огромным зубилом врубалось в железо. Какой инструмент, здесь, на острове, мог это натворить? Нет, надо все-таки связаться с полком ПВО на северо-восточном берегу. Герман провел ладонью по буграм и глубоким, в полсантиметра, царапинам - на руке черная гарь. Не особенно надеясь, что получится, и готовясь отпрыгнуть в сторону, если дверь повалится на него, он толкнул створку - хруст и скрежет по каменной крошке. Пахнуло пылью, ее облачко прыснуло из-под двери. Склеп. Это склеп! - Герман, ты думаешь, в склепе кто-то есть? - Уперся плечом и, краснея, отдуваясь, смог отпихнуть дверь. - Генри, ты расхититель могил, ай-ай! А может, ты некроман? - Полуметровый проем, вполне достаточно. Он вошел.
Благодаря снесенному верху и ясному дню здесь светло. Камни обвалившейся кладки - здесь гораздо меньше, видимо, башня свалилась наружу. Лестница, витками вползая по стене, с десятиметровой высоты изогнулась к полу ржавой железной змеей - голова покачивается и тихонько взвизгивает: змея очень большая, поэтому она не может шипеть. Все под слоем пыли и битого кирпича, напротив входа изломанный стальной лист с крыши. Под ногами хруст - кости? И посреди всего этого хлама - о, небо! - глаза! Он сидит. Он смотрит на Германа мутным взглядом. Волосы спутавшиеся и грязные, седые. Брови кустистые, черные и густые. По лицу разливается не улыбка, этот человек не умеет улыбаться - нет, это узнавание. Не верящее. Медленное. Восторженное. Узнавание существа своего вида, себе подобного. Это обогащенная кислородом смесь проникает в клетки мозга. Веревка оборвалась, и удачливый висельник корчится в пыли, разрывая когтями петлю, впуская в легкие животворящий поток. Это жизнь? Есть и второй - он лежит рядом, голова обмотана какой-то грязной бурой тряпкой. Вроде не дышит. Но вот лицо поворачивается к Герману. Или просто скатывается голова? Тишина возведена в абсолют, пульса нет, сердце встало. Или смерть? - Герман, не покутить ли нам в компании с двумя свежими трупами, в новеньком склепе монолитной постройки? - Губы лежащего кривятся - да, наверное, он что-то говорит. Но это не важно. Он хрипит "здорово"! С восклицательным знаком! Они живые, бляха, люди - здесь! Остальное - похрен. И он - значит, он тоже в порядке, он все еще Герман. Вечеринки не будет.
___________
Береговая спасательная служба, станция Петрокрепость. Журнал поступающих сообщений.
"25 апреля. 17:00. Радиограмма с ЛО-2517-2, судно управления навигации: Остров Сухой. Обнаружены обломки лодки, мотора. Обнаружены, взяты на борт два человека. Состояние удовлетворительное, тяжелое. Оказываю первую помощь. Следую курсом WSW, Петрокрепость. Организуйте транспорт больницу. Текущие координаты 60,51 N 39,17 E. Ожидайте прибытие 21:00."
"26 апреля. 10:17. Радиосообщение с ЛО-122СП, судно береговой спасательной службы: Бухта Петрокрепость. Обнаружены обломки судна. Координаты 59,43 N, 37,0